Все, что я думала

Любя его

Изливалось потоком банально красивых слов

Как Сей Сенагон

Линия роста волос на низком лбу и висках

Поднятые плечи профессиональной машинистки (или барабанщика)

Ямка на шейке сзади, образованная двумя мышцами, держащими огромную глову, точно хрупкий стебель с непомерной ношей цветка,

Курчавые волосы вокруг яремной впадины

Отсутствие правого пятого (зуба), зияющее мне с каждой улыбкой

Прыщ на лбу, прямо в центре, как у индианки -

Вот собственно, и все части тела, доступные взору

Все части тела (плюс щиколотки, изящество коих позавидует любая модель), которые приводят в восхищение,

которые делают жизнь небе полезной

любовь дивной, музыку вечной.

То, что заставляет биться сердце.

Мужчина-цветок. Все мужчины похожи на цветы. Так же, как и на фрукты.  Преобладание растительных элементов пьянит как хмель - вот он идет, мой любимый, похожий на мак, тяжело склонив голову, роняя лепестки. Опиум течет в его жилах, бутоны полны молоком, а у меня маковой росинки во рту не было.

Волосы разложены по проборам зигзагом аккуратными прядями.

В конце концов, я прекрасно осознаю, что мне нечего ему дать. Что я никогда не смогу впиться со всем упоеним в его хрен, будь он даже хрен самого любимого на земле. Никогда не стану рожать ему детей, стирать носки и готовить обед. Что я могу ему предложить? Да, собственно, преактически ничего, кроме глупой счастливой улыбки и разболтанной... Поэтому все влюбленности мои обречены,  эта как и прочие. Остается молча страдать.

 

 

Мы приходим на базу, встречаем Фарида - торжественно прекрасного (три концерта на минувших выходных недвусмысленно украсили его - о, все эти женщины, как я их ненавижу). Благородно бледен ( и куда только подевалась баклажанная синева щетины), волосы ореолом вокруг лица, как у балетного танцора. Синий громоздкий свитер (помнится, когда сей свитер ненароком оказался рядом, разлученный со своим владельцем, я не удержалась и тискала его, точно он Фарид и есть), скрадывает тщедушное тело, не предоставляя моему вопаленному взору ни крупинки дорогой плоти - ни яремной впадинки с выбивающимися с груди волосами, ни пушистых запястий. Отсутствие таких явных телесных возбудителей убивает во мне всяческую сексуальность, оставляя лишь это чувство, заставляющее меня всегда, всегда, начиная с пяти лет, благоговейно застывать при виде красивого, сглатывать слюну, не сметь издать нли звука и погружаться в пучину чистейшего незамутненного наслаждения ( чистейшего не в том смысле, что оно нравственно чисто - нет уж, оно, скорее, порочнее всех прочих удовольствий, ибо ... говоря по-простому, ибо оно низвергает любое божественное, подчиняет его человеческой красоте, ну да ни в этом дело. Удовольствие это чисто именно в плане отсутствия примесей других чувств. Не знаю другой такой ситуации, когда наслаждение заполняет себя от ступней до макушки, не оставляя места ничему кроме. И как следствие, - бессмертие. Есть , конечно же, лежащее на поверхности сравнение - секс. Да, это близко, билзко, близко... стой только разницей, что во время сексуального акта твое наслаждение переливается в другого, а его - в тебя, и ты просто не помнишь себя и теряешь рамки своего тела, здесь же ты уподобляешься переполненному до краев сосуду, и наоборот, наслаждение, давящее изнутри на стенки, заставляет ощущать границы тела как никогда остро и даже болезненно.А болезненно потому, что естественно появляется желание излить, разбрызгать содержимаое в другого... то есть, опять же , мы вернулись к любовному акту).

В пятницу же, после концерта, мне довелось испытать небывалое - ОНИ ЛАЖАЛИ!!! Но, вообще-то, небывалое - это другое. Небывалое - это то, что впервые в жизни в постели с мужчиной мысль о другом мужчине отравила мне весь кайф. Я не верила, что это возможно, как и не верю в эксклюзивное влечение, кое обзывают любовью (я верю несколько в иную любовь). Но тут чуть было не уверовала. Что за мерзость - лежать в объятиях нелюбимого, но все же мужчины - с болтом и со всеми причиндами, не хуже и не лучше любого другого (и уж получше, чем этот, блин, Фарид) - и не чувствовать ничего, кроме глубокого отвращения к нему. И думать, что там - где-то там, а на самом деле совсем рядом, в Медведково, мой коханек тискает какую-то пухленькую девочку и нет его рядом и быть не может. Это было чудовищное чувство.  ЧУДОВИЩНОЕ! Ничего подобного со мной еще не случалось. Хуже - обычно мысль о ком-то в объятиях, скажем, Г., наоборот, возбуждала и, скажем так, помогала. За что со мной случилось это? Ведь теперь, не ровен час, мне все мужчины станут не мужчины, все замечательные могучие болты станут не болты, а будет сидеть в мозгу этот недоразвитый тощий мало на что годный дохляк, и буду я как дура мечтать о его волосатых лапах, навеки лишившись радости нормального секса, которого он даже если бы захотел, не смог бы мне дать... Да, беда...

 

Урбанистический, барабанный, утопически коханый

Мой коханек в венке из кудряшек

Мой коханек хорош как бог

Мой коханек в венке из кудряшек

Мой коханек хорош как бог

Как песок - не успеешь моргнуть

Полный рот и полный живот

Как ветер по телу

Волосок к волоску прядет

Urban God.

 

ОГНИВО

Странным образом группа, на которую мы ходили,называлась "Тела" Но не они повинны в том, что мне пришло в голову обрисовать эту карту, карту тел. Нет, просто рядом стоял мальчик с пивом - хороший такой мальчик, лица его не было видно, только шапка волнистых волос на крепкокожей шее... и тогда и подумальось - какое тело! И как прекрасно это тело само по себе, в отрыве от человека (чуть было не вырвалось - субъекта), как замечательно ласкаться на этом фрагменте тела (заблудиться на лоне природы), не думая о том, кто да что... И все прекрасные тела - все затылки с ниспадающими кучеряшками маленькие мочки ушей, большие пальцы с глянцевыми выпуклыми ногтями, просвечивающие на запястье вены, яремные впадины, щиколотки, распадающиеся прядки волос на макушке, ресницы, веки, морщинки, тянущиеся от крыльев носа к губам, сосок в венчике вьющихся волос, пушистые бедра... (о Господи, это же опять карта все того-же тела!)... - бескарйняя равнина прекрасных тел промлегала вправо и влево от меня; и сердце останавливалось в немом бессильном восторге. Это так чудесно, так бренно, и к этому нельзя привязываться,нельзя, во избежание еще худшей боли... Так хочется описать все, что красиво, разложить по полочкам - и никогда не забывать. Секс тут при чем. Не понимаю, как кто-то занимается сексом с человеком-личностью (это же кощунство), при том,что обилие тел зовет заниматься этим с ними. Будь мужчина хоть трижды, четырежды идиот, болван, выродок, пусть даже мне противно смотреть ему в лицо, но если у него, к примеру, красивые ногти, или живот, или волоски на кисти прелестно закручиваются, то как отказать себе в удовольствии приласкать их?

 

Все, что дает возможность изменяться, будь то изнасилование в сортире "Четырех комнат" или еще что, все это привлекает, несмотря на ужас, позор, боль, кои заведомо несет. Бабочка, летящая на огонь - глупо, потому что банально, но точно, - не ведает,что творит , а я ведаю, я ищу не смерти-крушения-разрушения, а изменения. Все, что может изменить меня - честь и хвала тебе.

Я видела (половина моих фраз начинается с этого "я видела", но ведь нет ничего главнее, ничего важнее, чем "я" и "видела". Если я когда-нибудь ослепну, это будет равносильно смерти).  Так вот, я видела его в "Четырех комнатах", n-ного любимого мужчину, постигшегося, жалкого, пьяного, липнущего ко всем женщинам, обижающего меня каждым жестом, каждым словом и взглядом. И как он стоял напротив, уперевшись мне в живот набухшим хреном и орал, как оглашенный "Что, Я должен тебе звонить и звать? Или, может, Дыба должен тебе звонить и говорить "Приходи, позанимаемся". Окончательно лишившись всяческих надежд на его ответные чувство, я жевала цветок сирени с пятью лепестками, приговаривая "Хочу Фарида". И потом, под утро, когда все женщины его отвергли (а меня - все мужчины проигнорировали), он начал танцевать со мной. Обнимать, дышать над ухом... Потом схватил за руку и прошептал умоляюще "Пойдем на минутку, а?" И я, конечно, была пьяная (но я не блядь, и я не пошла бы с ним, если б не была уверена, что потом не пожалею об этом). Он втолкнул меня в туалет, ловко защелкнул задвижку и опять все произошло мгновенно, как и тогда, 1 июля. Дальше я помню, как он брякнул мое тело башкой о зеркало (на следующее утро я долго недоумевала, почему болит висок), буквально опрокинул лицом в умывальник, запихав в рот грязные пальцы, чтоб я не орала, и начал хуярить так яростно, как, признаться, я вовсе не могла от него ожидать. Все это я видела уже точно со стороны, видно, в этот момент перепуганная моя душа спасалась бегством где-то под потолком. "Ты мечтала об этом полгода, разве не так? - спрашивала я себя. Об этом ли? "Какое у тебя там все мокрое, я готов там жить. Обожаю женщин, которые сразу текут, ты как раз такая...", - пробормотала эта скотина, когда мои брюки, и ноги, и трусы уже были забрызганы спермой. В дверь сортира уже колотили.

Не демон, так бес средней руки. "Кругом демоны" - изрек Дыба, оглядывая нас с Васей (Вася - мой приятель, мы везде ходим вместе, но никогда не спали. Мы действительно только друзья). Сколько раз я говорила то же самое, но мне никто не верил. Выходит, демоны мы с Васей, Фаред же тогда... ангел что ли?

Я даже не плакала, когда он меня насиловал (два грязных пальца, что он запихнул мне в рот, чтоб я не скулила, я прокусила верно, до кости). "Никогда не трахалась в общественном сортире" - это правда. Только вместо того, чтоб откровенничать о том, где я трахалась, а где еще нет, лучше б я ударила его по роже. Или выцарапала глаза. Оторвала яйца. Убила, наконец.

"Через пять минут он опять встанет", - Фарид потеребил обмякший мокрый мерзкий хер между пальцев и заискивающе, снизу вверх, посмотрел мне в глаза. Видно чувствовал, подлец, что убить его желаю, не иначе. "Здорово", - ответила я. "Тебе бы так здорово. Ладно, будь здесь и никуда не уходи", - приказным тоном, будто впаве мне указывать, а сам поскакал хвастаться корешам.

И я, как дура, стою и никуда не ухожу. И мы едем на базу, причем от меня не укрывается его убожество - тонкая шейка, то, как он раскачивается из стороны в сторону, чуть не падает, то, что он по-свински пьян и вообще... ужаесен, омерителен ( и эта тварь будет втыкаться в тебя там, на базе - думалось мне тогда, и ... мне было все равно. Все равно, кто или что будет втыкаться, лишь бы быть с ним). Потом он вдруг ополоумел и набросился на меня с безмерной какой-то похвальбой, начал рассказывать про отца, про то, де, как тот "ебашит",чтоб заработать свои миллионы, про то, как давал ему денег на проституток, а потом вдруг сразу про Бога, а я смиренно улыбаюсь и со всем, со всем соглашаюсь. "Феня, блядь, послушай..." (я не блядь, хочется возразить, но молчу, смирясь даже с этим). И где же его чудесные кудри?

Потом, когда запас словоохотливости исчерпан, на его лице проступает знакомое уже выражение, типа "разговоры-разговорами, но пора и честь знать", и после выкуренной сигареты фразой "Но ты же любишь целоваться" буквально вынуждает меня первой поцеловать его. Прям как тогда. "Будем считать, что это ты ко мне пристаешь, - заявляет эта пьяная тварь и набрасывается на меня, довольный.

 

Каждый день я мечтаю о нем. Вспоминаю, как я удирала с базы, пока он храпел. Мне было так грустно, за окном шел дождь, он лежал и храпел, ему не было дела до меня, ничуть. То вдруг вспоминались его слова про Бога. Действительно, что может заставить наркомана-музыканта-насильника верить в Бога? "У меня бывают приступы адской боли, - поведал он в ответ на мой вопрос, - Такие сильный, что я катаюсь по полу, ползаю, не в состояни даже позвонить и вызвать скорую. И так было несколько раз. Стоило мне помолиться Иисусу Христу, и боль как рукой снимало".

Но ты же сам демон! - хотелось возразить ему, а может, я так и сказала, а он лишь обиделся.

"Я так долго ждал этого момента. Я мог бы кончить уже десять раз, но я выбирал момент поприкольнее. Правда, прикольно получилось?" Да уж, прикольно, только почему-то когда я вспоминаю об этом, у меня слезы свет застилают.

 

Дыба... позвонил через четыре дня, проведенный в соплях и слезах перед монитором на работе (чередующиеся поминутными пробеждками до туалета - то ли инфекция, то ли эта тварь все мне изуродовала...) и позвал в гости. Что? Ебля, конечно. Так честно и сказал. А я говорю, что, мол боюсь. "Чего ты боишься? Ну, у нас будет небольшая близость". Да, говорю, не близости я боюсь. Боюсь, что ты меня убьешь и сердце вырежешь. "Нет, -говорит, клянусь тебе что твое тело и твое сердце останутся в полной неприкосновенности". Отказаться было трудно. Практически невозможно. И я поехала.

Мой любимый пришел с базы, уставший, голодный. При виде меня его посетила измена. Очень удивился, даже, как мне показалось, обрадовался, по крайней мере, облобызал. Потом мы сидели всесте и пили вино, и тогда стало ясно, что произошла "смена раскладов". Он просто взял да и отдал меня Дыбе.Просто махнул рукой и ушел спать, предоставив ему полную свободу терзать меня на соседней кровати. Сука и сволочь. Значит, он никогда меня и не хотел... зачем же тогда изнасиловал? Чтоб проучить? Но за что? За что?

А потом все утро, не умея спать от перевозбуждения, ползала вокруг него, спящего, прелестного, как младенец, свернувшегося калачиком, ласкающего простыню и постанывающего. Разбудить его и нырнуть к нему в объятья - что могло быть легче, но и страшее - а вдруг он пошлет меня после Дыбы-то? Так я и просидела, как орел, на подоконнике, внимая его посапыванию, лаская слипающимися взором коротко стриженную макушку. Лазила по его вещам, копалась в тетрадке со стихами, играла в его машинку... Пупсик мой маленький, ведь я пришла сюда не ебаться, а просто быть рядом с тобой. Этого мне уже достаточно, А как нам быть вместе - разговаривать ли, совокупляться или слушать музыку - абсолютно не имеет значения. А Дыба ваш тупой, хоть и с большой елдой. Более тупого любовника я и припомнить затруднюсь.

 

Невозможно было удержаться от того, чтоб умыкнуть хотя бы один листик из его блокнота. Сейчас, вбивая эти строки, я впиваюсь в него ноздрями, вытягиваю остатки его запаха, все, что могла впитать бумага с его пальцев, его дыханье, может быть, его дыханье.

Сказка "Огниво" получается. Изо всей сказки меня всегда прельщало самое начало. Как там: в первой комнате сидела собака с глазами как чайные ложки, во второй - как тарелки, в третьей - как мельничные колеса. Я была в первой комнате, теперь вот зашла и во вторую... Где-то мое огниво? Неужели Гоша?

А, верно, он монстр, еще больший, чем Фарид с Дыбой вместе взятые. Только кусочек разговора (он на кухне поучал младшего товарища (не заню, кто такой) уму-разуму относительно жешщин, в то время, как Дыба зажал меня за дверью и отчаянно лапал.

- Ебать их надо, ебать. Ты можешь сколь угодно плохо к ним относиться, гулять с кем ни попадя, забивать на них, бить, а они будут только пятки тебе лизать и любить еще больше. Женщины такие - все по натуре мазохистки. Я когда приожу к своей пьяный, да и если она выпьет и посободнее себя чувствует, выпивши-то, так прямо сама просит - оттаскай за волосы, сделай мне больно... Главное - это чаще ебать их, грубо, по-собачьи, как угодно...

Мельничные колеса? Не знаю, может, пока не знаю. Понятно теперь, чему может научить такой учитель.

"Я же разорву тебе тут все на фиг". Не надо.

 

Интересно было бы спросить у Васи, как он хочет женщину. Что он себе представляет, когда чувствует, что хочет ее, что ощущают при этом его члены? Чувствует ли он зуд на кончиках нервов, замирает ли от предвкушения этого момента, когда он входит, преодолевает упругое соперотивление ее лона, и так чпок - и горячее обжигающее охватывает его горячее и обжигающее... и все это пламенеет, и скользит и трется, высекая искры вожделения... (Ну, по поводу горячего - говорят, что у Дьявола холодный хрен, а у Дыбы он ровняк холодный).А я плачу, что никогда не почувствовать мне этого, можно только сочувствовать. Так я смотрю на женщин. На некоторых, которые особенно радуют необъяснимой статью... но он - так ли он на них смотрит? И видит ли так кто-либо меня? Безумная верно, мысль, но как бы мне хотелось побчть человеком, который хочет меня и посмотреть на себя его глазами.

А мужчины - совсем другой разговор. Если и испытываешь - даже часто -    вожделение при встрече с каким-либо чудесным самцом, то это иное вожделение. Можно ласкать в мечтах его шею и руки, или представлять, как он это делает, мечтать о поцелуях (поцелуй с женщиной? - never!),  но сам факт соития никогда не маячит сказочным пределом кайфа, и никогда не могу я возжаждать, чтоб именно этот мужчина вошел в меня. Так, как я, бывает, хочу женщину.

А эта сука... башкой в умывальник, раком, точно возможно опустить женщину... Но нет, не тут-то было - женщину невозможно опустить (вовсе не потому, что ниже опускаться некуда), хоть в анус ее еби, хоть в рот, хоть вовсе не еби - она не так устроена. Ей все в радость, и всяк для нее - проявление высшего божественного дара. Но он-то, он-то, видно, осознавал себя насилующим меня.

- Что, унижал тебя этот гад? Только на это и способен, - Дыба хитро подмигнул мне и обнял за плечи. - Поехали лучше со мной. Будет что вспомнить (Самоуверенный мудак, думал, если елда в небо упирается, так этого достаточно чтоб поразить воображение женщины).

И почему так бывает - и видела уже десять раз, как пьяный, убогий, он низок, мерзок... барабанный бог - ну и что, в конце концов. Все равно - сволочь. И изнасиловал так мелко, так низко, непотребно - а все равно думается о нем, и ничего невозможно поделать. И мгновения эти - рожей в раковину, пальцы в рот и хуярит, хуярит - как на граните в памяти высечены и так и оживают на каждом шагу, стоит пойти на концерт и увидеть барабанщика, стоит услышать их запись, да просто в каждом сортире наш образ как живой стоит, а смешавшиеся наши стоны заглушают всякое разумение.

 

Я хранитель его сна. Дважды мне приходилось сидеть подле него, спящего, и охранять - вдохновлять - его сон. Маленький, он спит как ребенок, сжав кулачки у груди, свернувшись в бублик. Все время дергается, ворочается, скрипит и хрипит, и только по этому можно распознать спящее чудовище. И эта дверь - его ложе, и образ Спасителя в изголовье ( а на другой стене - парадные джинсы-трубы во всей красе). Пупсик, почему мне нельзя любить тебя? Почему бы нам не быть вместе? И не то, чтоб ты мне нравился больше всех мужчин на земле - нет. Сердце никогда не выпрыгивало из груди от тебя, как от П., да и лоно никогда не увлажнялось так, как от мысли о Л. и Г.... Но я не хочу никогдо другого, хоть ты монстр, насильник и недоносок (что соответствует истине. Он родился недоношенным, поэтому сие выражение - не метафора, попрошу не путать). Ты - моя блажь. Я не хочу никого, и не хочу никого больше хотеть, кроме тебя. И если б только я умела добиваться мужчин, то, клянусь, я сделала бы все. а так - что толку, все равно что пытаться перепрыгнуть планку под 2 метра, не умея прыгать в высоту. Мне просто сладко любить тебя. Где ты, мой маленький, где ты, моя маленькая девочка со стоящим хером.

Он наплывает неожиданно среды толчеи... Когда мы сидим с Димой в "Ониксе" и глазеем на танцующих молодых людей, блядей, пьяных, обнимающихся в экстазе... все это так прекрасно, что все тело начинает поддакивать им, сжиматься в такт... И сразу всплывает боль, что не могу танцевать с моим сладким волосатым мальчиком и прижтаься к  его тощему, как у шмеля, мохнатому брюшку.

В такие вот моменты хотеть его особенно болезненно, просто невыносимо. И даже думается - вот приду домой, плюну на всех и вся, всех мужиков, кои могли бы быть моими, просто приду и закончу этот мир вместе с последним вздохом. И это будет чудо. Уйти вот так вот, на вершине чувств, счастья, боли, со сжимающимся сердцем и влажным пульсирующим лоном - да, это будет чудо из чудес, вожделенная смерть, не снившаяся даже Сократу.

Where ara you? Where are you? Композиция Лайдона, передающая весь экстаз водолейской души в тоске по возлюбленному. По возлюбленной птичке, кусочку тела, а птичка сидит дома, пьет водку (курит траву, мажет героин - на выбор) и думать не думает, знать не знает о глупой женщине, легкомысленно прожигающей время, жизнь на дубину бесчувственную. И всего-то он сделал хорошего, что отымел ее среди грязи как последнюю и окончательную шлюху, ибо все женщины вдруг его послали (а почему? вопрос). И взял он пусть галимое, но всегда готовое, радостно гостеприимное, текущее от его прикосновений... А кто бы не взял? И ни гордости тебе, ни собственного достоинства. Смешал меня с грязью - а мне по хуй, хоть ссы в глаза - все божья роса, хоть горшком назови, только в печку не ставь. Все хочу и хочу. И, честно говоря, просто мне надоело побеждать любовь. Не тот я воин, чтоб биться с ней - слишком велико мое благоговение перед этой необъяснимой зависимостью от существования другого (другого существования), возникающей из ничего! В нарушение законов сохранения энергий, вещество, бог знает чего еще. Не хочу давить ее да, знаю, ничего хорошего тут быть не может, слишком уж явно то, что я ему на хер не пришлась, слишком глупо было бы надеяться, и всякий порекомендовал бы мне забыть его как можно скорее (скорее, чем высохнут пятна спермы на красных брюках). А я вот - нате вам - не хочу. И если я завяну, погибну - состарюсь, высохну от безответной любви к нему, то и это меня не пугает. Ничто на свете не заставит меня прекратить мечтать о том, как мы сливаемся в безмозглого андрогина и отправляемся в небытие.

 

Как прикольны могут быть низкие скулы. И никогда не узнаешь, пока не влюбишься, как чудесен может бить низкий лоб. И впалая грудь. И тонкие щиколотки... И никогда не узнаешь, пока не влюбишься, как противно может быть спать с кем-то еще.

Когда я вспоминаю Дыба, с его гигантским прохладным хреном, который он промывает марганцовкой, мне, ей-богу, становится тошно. Он умудрился опошлить самое дорогое. Точно человек, который, приходя к тебе в гости, хватает хрустальную чашку - подарок покойной бабушки - и наливает в нее суп. Никогда не видела я подобного свинства.

Поэтому ничего удивительного нет в том, что когда он в очередной раз позвонил, я выдала ему примерно следующее:

- Что, Дыбенок, поебаться приперло? Так ты лучше сядь и подрочи. Прям сейчас, с трубкой телефонной, сядь поудобнее... Я же тебя ни капельки не хочу, равно как и ты меня. К тому же ты самый галимый мэн, какого я вообще встречала.Галимый, непомерно гордящийся своей невъебенной елдой. К тому же холодный. Неужели ты так вот сидишь, перетряхиваешь телефонную книжку и не знаешь, кого бы потрахать?

-Да. - в ответ мрачное и флегматичное, - и подумал - а почему бы не тебя? Так что приезжай.

- А если я скажу тебе, что ты самый-самый-пресамый плохой любовник на свете, ты все равно...

- Все равно приезжай.

-

- Без базара, - раз он соглашается даже с этим, то как тут не приехать. Ибо это означает, что приперло дальше некуда (Знаю, потому что сама была в такой ситуации, когда видимо одни из самых уродливых мужиков на земле (его уродство помимо прочего заключалось в отсутствии ногтевых пластин) тискал мое драгоценное объятое похотью тело, одаривая комплиментами типа "Что-то волосы у тебя жидкие, ты что, лысеешь?", "А пальцы у тебя коротенькие и толстенькие", "А живот у тебя какой! Да ты, оказвается, жирная", - а я все терплю, в надежде на грядущую поебку, да только он все равно меня обломал конце концов.

 

 

Я ехала к Дыбе, не собираясь спать с ним. Более того, я хотела обломать его - а что, почему все могут, а я - нет? Так и начиналось. Мы позанимались, я собралась и направилась домой, он - со мной, провожатый. На полдороги Дыба сказал: "Пойдем, вернемся, куда ты попрешься на ночь глядя?" Да, думаю, вернемся, но ничего такого не будет. Я мужественно держалась часов до двух. А они все трезвые, грустные, денег - ни копейки, в холодильнике мышь повесилась. На жалко их, ей-богу. А посему... Постель постелена, Дыба, чистый и красивый, лежит рядом... И все почти как год назад - снова наши тела слегка касаются, лишь чуть-чуть, только локти, но этого достало, чтоб он слышал, как часто бьется мое сердце, а я - как пульсируют его вены. И все происходит само собой, тихо, тупо, по-животному, как и всегда (подумать только, я с ним ни разу ни целовалась). Только так мы смогли заснуть. А иначе... а стоит ли мучиться всю ночь, если ни он, ни я не в состоянии заснуть рядом с чем-то живым противоположного пола?

And Pure Morning.

Утро. Ясное, как never bеfore. Я сижу на подоконнике с ногами, полуобнаженные мужики суетятся вокруг с завтраком. Фарид, красивый, как утренняя роса, сидит на стуле на корточках, точно гриф. Я наконецто вижу его, не мельком, как накануне, а во всей красе. С его чудной шерсткой в форме креста на груди, с его начавшими вновь отрастать кучеряшками (Гоша походя ласково треплет его по голове "Барашка наш!"). В конце-концов меня просто мутить начинает от обилия мужского тела вокруг.

Мы с ним базарим о том, о сем, о музыке, о плане... Вдумайтесь только, он и я, друг с другом, глаза в глаза, вишенки в мрамор, хотя вокруг полно народу. "Мы видимся, но мы же не общаемся" - сообщает он мне глубоко интимные тоном (Какова наглость!). Такие вот гадские моменты роняют в сердце надежду, точно камень в колодец, а круги разбегаются по глади еще долго, долго. Ни страсти, желания, одно лишь это - то, что я и считаю любовью: греться в лучах любимого существа, нежиться в его речи и облике, вторить его движениям. И одно только желание - всегда. Пусть это будет вечно, пусть никогда не кончится. Тут же пишу и вдруго догоняю мысль - ведь нет никакой существенной разницы между тем состоянием, в которое я впадала, любя Л., рядом с ним, и в том, что происходит сейчас в обществе Фарида. Разные персонажи, но одни чувства, одни эффект, разные причины его вызывают, рзные обстоятельства. Значит, это заключено во мне. Значит... Вот где оно, этот блядский анекдот про любовное зелье, значит, можно вычленить составляющие и изготовить такое пойло, что будет погружать в вечны кайф, испытываемый влюбленным при виде любимого объекта... Только... он уже есть, план, есть эндорфин, герыч. И как можно опошлить все, свести на химию. "Ты все опошлишь, как ты это обычно делаешь".

 

- Блядь, куда же отрастил такой хуище, мне же больно!

Я заорала, как резаная, Дыба перепугался и слегка ослабил прыть. Потом уже, смывая кровь с хера, он недоуменно воззрился на меня:

- А как же ты раньше выносила?

Не знаю.

Мы были на кухне, моя голая задница на подоконнике была доступна для обозрения всему району. Я успела только-только натянуть трусы, как ввалился Фарид (к слову, тоже в одних трусах (Дыба - тот вообще стоял голый).

- Тебе что?

- Да я тут...- сам паясничает, очки еле держатся на носу, - колбасу ищу, вы не видели? - делает вид, что ищет колбасу, открывает холодильник и старательно засовывает голову в каждый отсек.

- Колбасу? Вот тебе колбаса, - Дыба трясет у него перед носом своей колбасой.

Фарид близоруко щурится.

- Нет, такай мне что-то не очень... нравится.

И тут Дыба замечает, видимио, комизм ситуации - ведь мы все обнажены, в темной кухне, лишь открытый холодильник роняет луч света на дыбины гениталии.

- Вот ведь Фенечка, - как бы пытаясь опрадать наш вид, - таки домоглась меня. Он нее проходу нет.

Тут уже я вмешиваюсь:

- Нет прохода? Слышь, Фарид, у Дыбы прохода нет.

- Сейчас посмотрим.

- Нет, это у нее прохода нет.

- У тебя, Феня, прохода нет? Ну, это надо обязательно пробить. У меня там уже дырка пробита, я сам ее себе... И тебе надо обязательно.

Их повернутость на анальном сексе для меня - абсолютная загадка. Коха - тот и вовсе: "Я женщин ебу только в жопу. Есть такая поговорка: жопа завлекает, а пизда расплачивается. У меня не так. У меня кто завлекает, тот и расплачивается." Вот сука-то.

 

- Секс - прикольная фишка, да?

Это уже Фарид. Наконец-то мы вместе, спустя три месяца после того, как он... в туалете "Четырех комнат".

Потрясающая со мной приключилась вещь. Дыба въебал в меня последние силы и заснул прям на постели как был: хрен в небо, руки в стороны. Так и лежал в дальней комнате на виду у всех остальных. Гоша тоже скоро лег.

- Ну вот, все вырубились, - типа начала ныть я.

- Почему все? Я же не сплю.

Фарид, пупсик, остался со мной. До пяти мы сидели на кухне и трепались. Потом он выключил свет, а на улице уже рассвело, и обстановка образовалась донельзя романтичная. Он складывал из пальцев какие-то фигуры, чьи тени на стене складывались для меня в его профиль, мы одевали на "него" - "теневого" Фарида - очки и вкладывали в рот сигарету. Потом он прижал меня к подоконнику, как обычно, пришпилил лобком, и вперился прямо в лицо мутными шоколадными зенками. Я продолжала что-то болтать, болтать, возбуждаясь все больше, и все больше от этого извергаясь бессмысленными словами, пока он не залепил мне рот поцелуем. И понеслось.

Если ты куришь после длительного воздержания, то тебе кажется, что ты умираешь, именно так, ибо для восторга, который шкавалом сносит тебе башню нет не только слов, но и даже эмоций, даже никаких ощущений тебе не хватает, чтоб это почувствовать в полной мере - просто оно обрушивается со всех сторон, на все органы чувств, и даже изнутри, даже изнутри, и тогда ты понимаешь, что эта зараза повсеместна и она - ты, и понимаешь, что умираешь... Мы опустились на пол, крошки впиявились мне в спину, а потом и в живот. И вот после этого-то он и заметил:

- Секс - прикольная штука.

Когда мы смотрели телевизор, он спициально положил руку себе на живот - я изнемогала. Его чудесная шерсть щекотала мне пальцы и одновременно все нутро - я еле сдерживалась, чтобы не отдернуть в ужасе ладонь (но он придерживал ее, легко, однако твердо). "Мгновенье, ты прекрасно, остановись, - закричала бы я, если бы это могло заморозить тот миг - моя рука на его животе, голубой мигающий экран и бездумное счастье. Мы вместе. Невозможно. Разбудите меня, я сплю, я вижу глюк, просто я обкурилась.

Потом, перед сном, мы снова были вместе. Он сказал, не глядя в глаза, точно смущаясь:

- Я тут подумал, может, нам еще... это, того?

- Ну, конечно, о чем речь!

Идем в ванную (многострадальная ванная, чего она только не натерпелась!) Я умираю раз за разом, он так и не кончил, но его это не смутило - аргументы были убедительны как никогда:

- Мне же нравится сам процесс. А что - оргазм, я завтра с утра вон подрочу и кончу как фиг делать (Это против дыбиного-то "Если я не кончил, то, считай, все равно что в магазин сходил).

Мы даже заснули как настоящие любовники рядом на полу. С утра я слышала сквозь сон, как все еще валявшийся одетый всего лишь в презерватив Дыба пробудился наконец от алкогольного забытья "А где Феня?" Фаридов шепот в ответ. Интересно, что он наплел?

 

Неделя промчалась как один день, я летала как на крыльях, я все еще ощущала под ладонью тепло его тела, а в субботу снова Дыба, на этот раз уже разводил на деньги. Он меня уже совершенно не хотел. Рассказывал Алику про женщину, которой "если голову оторвать - то все остальное нормально". Правда, под конец вечера, после бесполезных разговоров, в которых уже сквозила старость и усталость, он-таки решил меня трахать, причем в ванной, причем безрезультатно для себя. Мне скоро это наскучило, я оделась и ушла, оставив его самого разбираться со своим вечно торчащим орудием. Когда же я вошла в комнату, то очам предстала замечательная картина: Фарид, недвусмысленно спрятав обе руки под одеяло, испуганно смотрел на меня, так, будто я сорвала вечернюю молитву.

- Валера, ты мне обещал дать одеяло.

- Одеяло? Одеяло... А зачем тебе одеяло, ложись здесь, на твердом очень хорошо спать. Нет, если не хочешь - не ложись.

Два раза просить не пришлось. Десять минут лишь минуло, как я вырвалась из лап одного, и вот уже обнимаю любимого, прижимаясь к его спине и вороша чудесные завитки вокруг пупка. И, господи, помоги мне пережить  этот момент, ибо сердце мое готово разорваться от натиска счастья.

Медленно, как во сне, одно движение - пять, десять секунд пауза - потом следующее. "Ну что за прелесть эта девочка" (Конечно, это он не про меня, какая я к черту девочка). И так это все офигительно, просто Кама-Сутра какая-то. Дыба, по пути из ванной, заметил нас и в ужасе каком-то сплюнул:

- Что, уже?

Уже. Нет, еще не. Фарид, как всегда, пытаестя затянуть до предела, до не могу, хотя я УЖЕ не могу. Ни кричать, ни стонать, ни кусаться, ни кончать. я уже просто искрюсь иньской энергией и молю моего яня отпустить меня. Самый офигительный секс в моей жизни.

Он ни разу:

не назвал меня ласковым словом;

не говорил мне, что любит меня (мало ли, что можно сказать в порыве страсти).

Я ни разу:

не сюсюкалась с ним, не называла его козликом, пупсиком, рыбкою...

никогда не домогалась первой.

Мы были вместе шесть раз - и это как шесть разных человек. Если вспомнить - то совершенно так, каждый раз он был другим, вел себя по-иному, вопрос только - когда же он был собой? (Хорошо, если в последний раз, а если тогда, в "Четырех комнатах"?) Патологическая моя холодность, не могу ни обнять ни поцеловать нормально.

 

- удлиненная переносица близорукого человека, высоко посаженные восточные глаза (или просто высокие скулы?)

- шейка сзади - тоже шейка хачика, гладенькая, без мышц, с очень толстой и ровной кожей и без волос

- маленький  кустик волос на запястье. Вообще-то, его и так - верх волосатости, но этот кустик выбивается из общего ритма. Не знаю, почему, но на кистях у него почти нет волос.

- талия. Вот уж точно, увидеть и умереть. Ничего похожего нет ни у одного мужчины. Высокая (!), практически женская. Так, что когда он носит свои шаровары на бедрах, линия талии делит тело от подмышек до резинки ровно пополам. Это не то, чтобы изящно, это невыносимо притягательно.

Интересно, зачем я все это перечисляю? Кому может быть интересно, какая у Валеры талия, бедра и запястья? Мне-то оно приятно, ясный перец, я таким образом мастурбрую, можно сказать, но вот инстересно ли это кому-нибудь еще? И про мою холодность, и про фаридовы запястья кто будет читать?

Вообразите себе безответную любовь, которая безответна не потому, что предмет любви не испытывает никаких ответных чувств, а потому, что он их вовсе не может проявить в той форме, котрую лелеет люблящий его. И что? Такая любовь безответна по определению.

 

Развели меня на план.

Собрались на базе - они трое плюс Алик (тот тип, что живет с ними). Дунули. План - говно. Начали репетировать, они. А я сижу, втыкаю. Никаких глюков, никаких видений, ни тебе желания закрыть глаза и не открывать больше. Но время - да. Оно и обидеться может (На них обиделовь, по ходу, теперь у них всегда полдень в штанах, или другой вариант, всегда пятница и всегда пора трахаться).

Композиции длятся немеренно, так что даже сами музыканты это замечают.

- Что за странная песня?

- А какие у нас не странные?

Мне то и дело кажется, что они все путают, лепят соло от одной композиции в другую. И только лишь они начали играть, как Фарид выпрыгнул из-за установки и давай суетиться вокруг стола: то одно схватит, то другое.

- Хорош скакать, давай уже играть.

- Сейчас-сейчас, я только сигаретку, только одну сигаретку...

- Знаем мы твою сигаретук, марш на место. А то сейчас начнется - то покурить, то попить, то пописать...

- Нет, я только водички попью. У нас есть водичка?

- Вон, в пакете, Дыба купил.

И дальше - вся сцена занимает не более трух минут - на стол извлекается вода, за ней - пиво, пряники, вобла, печенье, сок, сигареты... Гоша и Дыба подтягиваются к столу, все извлеченное раскупоривается, раскрывается, распечатывается. Зовут нас с Аликом, поднмают тост. И тут...

- Черт, мы же репетировать собирались! - Гоша был первым, к кому вернулось соображение. Он обвел нас взором, полным искреннего недоумения, типа, как же так вышло, что вот - собирались играть, а вместо этого обкурились и на хавчик пробились.

- Вот бес попутал. Это все он, план, демон хитрющий.

Волевым движением они отставляют початые бутылки и берут инструменты. Бесконечное шоу начинается заново.

Все то время, пока они играют, ругаются и дальше играют, я сижу на диване и медитирую, глядя на барабанщика. И словно я и не курила. Он хорош и только. Ни любви, ни страсти, он там - я здесь, он безумно хорош - я идеальный воспринимающий. Ситуация, в которой я оказываюсь нередко, и она, как и обычно, полна гармонии. Как и всегда такое положение: он - там, прекрасный, я - здесь, внимающая, - как всегда это открытые ворота в вечность. Я просто слышу, как свистит ветер безвременья и как потом все проваливаются в тишину "мира, где ничего не происходит", т.е., единственно возможного вечного мира.

А когда мы возвращаемся, все вместе, на метро (они думают, что я еду вместе с ними в Медведково), меня вдруг с ного до головы обволакивает измена, у меня буквально раскрываются глаза, я начинаю замечать, как Гоша перешептывается с Фаридом, кивая в мою сторону, как они перемигиваются с Дыбой и Аликом.

- Ты поедешь к нам, Фенечка?

А мне уже воображение показывает чудовищные картины группового изнасилования, и я ловко выпрыгивают на следующей остановке, помахав им ручкой.

Потом, спустя несколько дней, они все доматывались - почему я сбежала.

- И чего ты испугалась?

- Я не испугалась.

- Небось уже вообразила бог знаем что, - ехидно интересовался Гоша, и по тому, как он при этом прихихикивал, было ясно, что бог-знает-что и ожидало бы меня, если б я не сбежала.

 

Однажды Фарид указал мне на ассиметрию своего лица. Где-то читала, что специальные исследования доказали факт, что красивым большинство людей признает симметричное. А тут - один глаз маленький и прижмуренный, другой - болшой, круглый, одни высоко, другой будто стек к носу. А я, дура, и не замечала никогда!